Washington times #20 - магнитно-штормящие
Washington times #19 - хвалебные
Пазлы - собираем, денежку получаем
Человек-война - результаты голосования!
I am become death, the destroyer of worlds: act I - сюжетный квест открыт
Gaze of Banshees: act I - сюжетный квест открыт
Примогены разыскиваются Вашингтоном!
Silent Hunt |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Silent Hunt » Present simple » Everybody wants to be my enemy
Everybody wants to be my enemy
Историю пишут победители. А проигравшие считают потери.Israkhiel al Muammar & Dingirmess
1250г. II 1917г.Нелинейное повествование, переплетенное в две войны. И одна цель на обе: найди ключ, отопри замок, будь он на воротах Иерусалима или железных немецких клетках.
[icon]http://forumupload.ru/uploads/001b/ff/42/4/438832.gif[/icon][nick]Israkhiel al Muammar[/nick][status]вагабунд[/status][lz]<div class="ank"><a href="ССЫЛКА НА АНКЕТУ">Исрахиль аль Муаммар, ~950 у.о.</a></div><div class="prf">ювелир, лекарь, купец</div><div class="lz">Там, где бушует буря, всегда звучит правда.</div>[/lz]
[indent] История циклична. А циклична она только потому, что человек не меняется. Меняются его способы убивать. Даже чертовы причины - и те остаются одними. Видоизменения их и красивый политический текст, фабулой пронизывающий дым артиллерийский взрывов - а люди умирают одинаково во временном сравнении. По этому поводу, столь масштабному и одновременно примитивному в силу первородных причин, Исрахиль аль Муаммар не печалился и не грыз локти в сожалении или злости, рожденной от юношеского непринятия. Смирившись и приняв позицию, не сохраняющую всеми воспеваемую честь сражения за сторону, но берегущую собственную жизнь, он взял новое имя и ступил на территорию Англии еще в 1900 году. Если бы существовало хоть одно живое существо, которому известна политика жизни этого араба, его путь и способы выжить, он бы, возможно, плюнул ему в смуглое лицо мага. Но проблема или решение в том, что люди зачастую не живут дольше века, а именно там и начинаются сомнения насчет базисных значений красивых слов "верность", "честь", "достоинство" и, наконец, "Родина". Короткий век существования человека потому и так крепко пронизан столь великими понятиями, дабы оправдать скоротечность оного и быструю беспринципную смерть. Коль дышишь ты всего пару лет, то дыши с пользой чему-то высшему, верно? Например, государству. Только рядом с ним всегда будет стоять сестра-война. Проще говоря, люди есть люди. Так и должно быть.
[indent] Размышлять обо всем этом сейчас времени не было. Откровенно говоря, ни его, ни избытка сил Исрахиль в себе не находил. Врать и изворачиваться можно бесконечно, но рано или поздно ты так выдыхаешься от этого, лишь бы успеть договориться раньше, чем в тебя пустят очередь из пулемета, что однажды от безрассудного самоубийства тебя отгородит изощренно измененная причина жить. Их маг находил в мелочи. Лицо войны уродливо, а смотреть в него столь долго выматывало не меньше переговоров. Оставив место рядом с политиком у его трибуны, Исрахиль двинулся в дорогу неделю назад. Пролив и зелень там, где еще не прошли бои, быстро сменилась на выжженные и истребленные поля, а нетронутые деревни - на опустевшие развалины. Поначалу еще теплилось желание возродить лес за лесом, сдуть вихревым потоком уничтожительные военные газы и вдохнуть жизнь там, где ей еще было место, задерживали мага на дороге дольше положенного. Но ресурсы уходили быстрее, чем он успевал их восполнять. И совсем быстро спасение осталось ореолом только над людьми, коих аль Муаммар встречал больше и больше вдоль линии фронта. Не будучи лекарем по своей магической природе, колдун делал то, что мог делать и чему научился за пару веков. Порой казалось, что те знания в медицине, что были достигнуты тысячелетия назад, клеймённые основополагающими всей науке, теперь оказывались если не бесполезными, то такими мизерными, что и вовсе исчезали из арсенала. Он начал вмешиваться в ход военных действий быстрее, чем сам от себя того ожидал. Только на этот раз Исрахиль делал это не из кабинета и сквозь миллион советов человеку, а собственными руками: изменение направление ветра, погоды, высушивание убийственных топей и затопление вечно сухих местностей - и все это лишь временно. Чаще только ради короткого преимущества, дабы успеть вывести близлежащие деревни прочь из зоны досягаемости фронтовых боев. Особенно тяжело было с упрямыми стариками. Люди под конец жизни так крепко застревают на одном месте, что и жизнь для них теряет ценность, лишь бы умереть дома. Так и прошло около шести дней. Дорога сменялась короткими заклинаниями и убеждениями местного населения, а попутчика давно застрелили по чистой случайности.
[indent] Стоял седьмой день изматывающего путешествия. И вокруг стало тише обычного. Тише по-особенному. Он выехал из последнего населенного пункта, города Ипра, попрощавшись на французском со стариком трактирщиком в бельгийском местечке, зная, что тот скоро умрет. И не от пули, а от новомодного изобретения немцев. Сырость, стоявшая дымкой в быстро холодевшем к осени воздухе, задерживала в себе тихий и неуловимый шепот скорой кончины. Ипр быстро исчез в тумане, когда солнце только-только вставало над горизонтом, блекло просвечиваясь сквозь серые тучи. Через километр или два Исрахиль остановил автомобиль и завел его под крышу последней опустевшей постройки по дороге к болотам. Дальше лежала местность, через которую проехать если и получится, то окажется смертельно. А где-то впереди, если прислушаться, то шумели промокшие насквозь шинели.
[indent] План был прост и не отличался от сотни таких же до. Аль Муаммар собирался осушить часть местности и дать короткое преимущество англичанам после их фатальной ошибки в виде передышки, давшей неоспоримую фору немцам. Это стоило примерно трех часов работы и силы, восстановить которую потом будет не слишком тяжело, но болезненно долго. Но чтобы хотя бы начать стоило подойти ближе. Ботинок быстро засосала грязь, и вытаскивая ногу из трясины, маг отряхнул ее и тяжело вздохнул, зная, что займет все намного больше, чем три часа.
[indent] Так и размышляя обо всем, он смирно шел под конвоем. Под ногами теперь лежало не болото и даже не магически иссушенная земля, ставшая плотной и гулкой под каждым шагом, но холодный камень. Сырость болот сменилась на сырость подземной тюрьмы. Бежать сейчас не было смысла. Сопротивляться - смертельно. Попытка помочь обернулась для Исрахиля полным провалом и арестом. По правде говоря, он задавался вопросом, почему его не застрелили сразу. Но это было любопытства ради, даже праздного. Рождалось пару идей. Да вот бесполезно. Звякнули ключи камеры, и ржавая решетка отъехала в сторону. Грубо толкнули в плечо, и аль Муаммар устоял на ослабевших ногах, оказавшись в темной, глухой и холодной камере. Застыв на месте, он медленно потер ладонь о ладонь, всматриваясь в темноту. Быстро стало тихо. И когда последние указания на немецком стихли, эхо отскочило в последний раз от камня, маг сделал еще шаг вперед, вглядевшись в кромешную тьму у противоположной стены.
[indent] - Bonsoir, - произнес Исрахиль спокойно, зная, что находится здесь не один. Он не знал ни национальность, ни принадлежность незнакомца, не видел его лица и не слышал даже дыхания. Но в затылке зажглась игольчатая уверенность в том, что на него смотрят. И смотрят внимательно. В ответ аль Муаммар коротко склонил голову в приветствие. Шея неприятно заныла - забитые, уставшие мышцы измотанного магией тела были очень близки к тому, чтобы сорвать гладкость движений.
past: Let me be your superhero call out my name The song of ice and powder beside you
present:
masked: Everybody wants to be my enemy
Битву при Пашендейле - всю военную кампанию, что развернулась в районе деревни Пассендале близ города Ипр с целью прорвать немецкую линию обороны и уничтожить базу подводных лодок Германской империи на Северном море - позже назовут одним из самых кровопролитных и передомных сражений Первой мировой войны. Сейчас же ее с огромным трудом можно было назвать хоть сколько-то удачной, учитывая какие потери несли армии Британской империи и ее союзников. Даже несмотря на то, что при последнем бое на Многоугольной роще немцев удалось выбить с их позиций и хоть сколько-то продвинутся, но одно только это событие стоило британской армии и союзникам тридцати тысяч солдат убитыми, ранеными и плененными врагом.
Серое небо вновь разразилось дождем, смешивая грязь, кровь, пожухлую траву, гнилое листья, хвою, разорванную плоть и вязкое болото в небольшом лесу, который заняла британская армия, в непроходимую кашу. Оставшиеся в живых не думали об успехе операции, или о мотивационных речах напыщенных высших чиновников, что они толкали с чистых трибун, старались не вспоминать тех, кого больше не было в живых, потому что смысл сего затерялся - им все равно, больше не больно, не страшно, не трудно - и не мечтать о доме, так как мысль об этом слишком трудна и сладостна одновременно. Они были опустошенными. Их глаза - полны тоски, и боли, которой они встречали так много, что уже от нее слишком устали и воспринимали как данность. Их руки опущены. А души потеряны.
Они были грязными, потопая ногами в трясине, в разорванной форме, покрытых пылью, испачканных кровью касках. Они тяжело шагали, переступая через немецкие трупы и хрипло дышали, со свистом, если боль в ранах саднила, и кашлем из воспаленных, холодных лёгких. Их лица - маски, укрытые слоем земли и ожогами, их оружие - тяжкая ноша, унесшая множество жизней. И даже если молодые, смелые парни вступали в войну добровольцами - от этого ничего не осталось, от их энтузиазма. Фронт сделал все, чтобы его выбить, заставить забыть, молить о чуде, получая взамен буханку хлеба, и примирится судьбе, только так переживая все ужасы.
Но все же пока они жили - это имело значение. Ведь цель солдата на войне - одинокого, отдельно взятого - сводится к собственному спасению от уничтожения.
Наши руки — земля, наши тела — глина,
а наши глаза дождливые лужи; мы не знаем, живы ли мы еще.
Дин хорошо помнил битвы при в Многоугольной роще — ряд проведенных британскими войсками атак и жестоких сражений — но никогда прежде не видел, чтобы война принимала настолько страшное обличье. Ему оставалось только поражаться, насколько люди становились изобретательны в том, чтобы уничтожить друг друга ради восстановления мира: танковые снаряды, взрывные смеси и устройства, пули - дампир никогда не любил последних, с веками они стали слишком быстрые, так что порой от них невозможно было увернутся.
Потому одна из таких и попала ему в голову. Дингирмесс бы непременно погиб, если бы был человеком. Но кто-то нашел его, и прорвавшийся в сознание голос был резким, иностранным, чужим. Дампир помнил только рев танковых гусениц, завязнувших в болоте, выстрелы и холод. Таким образом он оказался в плену засевших далее в деревне немецких солдат, будучи при этом командиром второй роты союзников Британии из США, или скорее тем, что от нее осталось.
Он мог бы никуда не ехать, оставшись на Американском континенте, не записываться добровольцем в британскую армию вместе с сотнями бравых молодых ребят, не желающих сидеть сложа руки после объявления в апреле конгрессом решения о вступлении США в войну с Германской империей. Но старый английский друг попросил его помощи, а даже если бы тот и смолчал, нельзя было просто оставаться в стороне, наблюдая за тем, как одно государство, будучи слишком высокого о себе мнения, пытается захватить континенты. Было время, Дин находился не на той стороне конфликта, испытывал уважение и разделял боевой дух полководцев, что ставали в итоге Великими на страницах истории, тогда как в сущности оставались теми же захватчиками чужих территорий. Однако нынче ему претила мысль о том, что все, что дампир в том числе когда-то строил или видел, как растёт, будет разрушенного по прихоти горстки хайни*.
Хотя останься он в США, участь Дина разрешилась бы более благополучно, чем тогда, когда один из немецких солдат обнаружил, как быстро у ротного заживала дыра в башке. Что привело к долгосрочному взаимодействию с местным германским управлением - удержанию дампира в отдельной камере, более тщательному обустройству охраняемого штаба для возможности заключения тех, кто отличался от смертных по определенным параметрам, и приглашению на место “специалистов” по чужой неестественной природе. А их представителей здесь было ещё двое и оба - также добровольцы с Соединенных штатов.
Это продолжалось уже... сколько? Пару дней, больше? Время здесь текло совершенно иначе. Разбитая голова более не кровоточила, но истощенного, запертого в холодной, крепкой, темной камере усталого хищника мучил голод, когда шаги старшего немецкого офицера, звание которого Дин не удосужился рассмотреть на его погонах в прошлый раз, вновь приблизились к тяжелой, металлической двери по ту сторону от места заточения дампира.
Вот только в этот раз шаги унтерофицера были не одни и он, отперев замок и не заходя в камеру сам, подтолкнул внутрь помещения тощую фигуру. Занятно. По обыкновению, никто не спешил предоставлять пленнику воду или пищу, а обладая пониманием того, чем питаются кровососы, в камере Дингирмесса держали в одиночку, так что… Понять по какой причине немцы изменили своим привычкам было не сложно и едва ли следовало ожидать от них ничем не подкрепленной “щедрости”: или они преднамеренно желали убийства этого человека, что бы он не сделал, или немцы предполагали провести затем на жертве один из своих многочисленных экспериментов, или же подобную участь в ближайшее время сулили Дину, вместе с очередным дознанием, и не желали чтобы он откинулся до завершения истязаний (что в сущности было не так плохо, верно?). Последнее, впрочем, так или иначе случится, но может произойти и быстрее, если дампир поддастся своему голоду, и в случае что самого новоприбывшего пленника чем-то уже накачали.
Поэтому дампир не слишком торопился набрасываться на жертву, какое-то время наблюдая за ней, изучая ее состояние и повадки, прежде чем откликнутся самому.
- Что ты здесь делаешь? - выглядел незнакомец паршиво, не лучше каждого второго пленника в этой богадельне и самого дампира. А обратился Дин к нему на французском голосом колючим и напряженным, считывая каждое его движение, мимику и пульс. То, что последний бился размеренно, настораживало - никто не ведёт себя спокойно, оказавшись в плену у врага и зная что его ждёт.
- Ты из деревни Пашендейл? — уточнил дампир, шевельнувшись. Немцы захватили ее всю, и худощавый незнакомец, не облаченный в военную форму, при подобных позициях армий мог быть оттуда. Если только сам Дин не находился здесь уже слишком долго, утратив понимание времени, и сражение продвинулось дальше, а германские войска отступали или напротив прочно обосновались в окрестностях. Впрочем, из расспросов дознавателя, Дин мог судить, что этого не случилось.
Он подался чуть вперёд, отлипнув от холодной стены, на которую опирался лопатками и затылком, поддерживая свое тело в сидячем положении на полу, и в ожидании ответа склонил набок голову. Ноздри затрепетали, ощущая запах крови на коротком расстоянии, и глаза дампира сверкнули в темноте жадным красным отблеском.
[icon]https://forumupload.ru/uploads/001b/ff/42/18/832337.gif[/icon]
[nick]Israkhiel al Muammar[/nick][status]вагабунд[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/001b/ff/42/4/438832.gif[/icon][lz]<div class="ank"><a href="ССЫЛКА НА АНКЕТУ">Исрахиль аль Муаммар, ~4000 у.о.</a></div><div class="prf">ювелир, лекарь, купец</div><div class="lz">Там, где бушует буря, всегда звучит правда.</div>[/lz]
[indent] Бояться ему было нечего. Иначе говоря, он прекратил бояться где-то на второй войне, в которую попал по стечению обстоятельств. Смерть все равно шла нога в ногу со всем, что встречал на своем пути Исрахиль. А понятие "успеть сделать все" его мало тревожило. Это сырое место, пропитанное слезами, кровью и потом, от стен которого эхом отскочило столько сотен голосов в мольбе о пощаде за век существования или около того, - аль Муаммар видел более чудовищные картины за жизнь. В конце концов "проблему" начинаешь воспринимать как "временное затруднение", а "ужас" - как "весьма любопытный и внезапный поворот событий". Он любил жизнь и ценил каждое ее мгновение, пусть и такое тоже. Путь есть путь.
[indent] Но все это не отменяло и не стирало той ноющей боли от усталости, что столь рьяно стремилась сковать его мышцы в саркофаг вынужденного сна от истощения, обвив цепями мертвенной безмятежности. И не отнимало внимательности, добавляя взамен безрассудства. Чуть позже Исрахиль еще раз задумается, насколько разумным был его последний поступок на болотах, но не сейчас. Вслушиваясь в тишину от скрытой в темноте фигуры, аль Муаммар разогнул шею от легкого поклона и еле видимо улыбнулся уголками губ. Тот, кто там сидел, был не меньше его любопытен. Наконец человек заговорил, и в каменном заточении, окружавшем их, зазвучал глубокий, но напряженный французский.
[indent] Проблема мага среди всего прочего была в том, что несмотря на немаленький лингвистический запас, нажитый за девятьсот лет, он все равно слышал только самый грубый и уродливый акцент в силу того, что ему самому был родным только сирийский диалект арабского, и только там он мог отличить иностранца от местного. Во всех остальных языках Исрахиль если и не оставался глухим на грубость чужого произношения, то уж точно не обладал остротой слуха. Потому первой мыслью о незнакомце всплыла его принадлежность к французской армии. В ответ аль Муаммар легко развел руками, не слишком широким жестом указывая на каменные стены вокруг.
[indent] - Как и ты - в плену, - он опять спокойно и очень слабо улыбнулся, продолжая вглядываться в темноту. Ответ был все еще на французском. Сцепив пальцы в слабый замок, аль Муаммар все же не стал ступать ближе или дальше, и черные глаза цеплялись за тьму перед ним, угадывая с привычки крепкий мужской силуэт. На следующий вопрос маг легко качнул головой в отрицании.
[indent] - Нет, не из деревни, - он заметил шевеление и неотрывно глядел на то, как слабый свет коснулся очертаний чужого лица, давая кое-как разглядеть то. Незнакомец был не меньше его спокоен и уравновешен. Удивительно. Многие в плену сходили с ума. Потрепанная, грязная одежда давала угадать примерное время нахождения пленника в его камере. - Я не из Бельгии вовсе - ты мог угадать это по моему акценту, - с этими словами Исрахиль пропустил в речи вольность собственного произношения, напрочь стирая любые попытки сгладить признаки своей полной чуждости этой стране. Между строк была отметка о чужом - нет, мужчина перед ним тоже не был французом. Но вслух маг решил это не говорить. Вместо этого он ступил вперед неспешно, подошел к стене рядом с чужаком и медленно спустился вниз, усаживаясь на ледяной пол. В другой раз, возможно, искра вылетела бы с его ладони, и ненужное тряпье в углу вспыхнуло бы пламенем, давая тепло. Но не в этот. - Хотя, возможно, просиди здесь столько, сколько просидел ты, самый тонкий слух - стал бы глуше тетерева, - Исрахиль тихо и хрипло рассмеялся.
[indent] Когда встречаешь кого-то, кто оказался ровно в той же ситуации, что и ты, или так казалось хотя бы на первый взгляд, всегда будешь невольно чувствовать общность, некоторую близость. Союзник по вынуждению. А самое прекрасное в этой картине, выданной жизнью с барского плеча, было именно то, что вы вряд ли увидитесь после. Или кого-то из вас убьют, или кто-то сбежит раньше, или... или вы просто разминетесь после и забудете своего мимолетного попутчика, потому что все в нем будет напоминать вам о минутах заточения. А человек - птица вольная.
[indent] Задумавшись об этом, аль Муаммар прикрыл глаза и прислушался ко всему, что было вокруг него: начиная от дыхания незнакомца рядом и заканчивая далеким топотом сапог и звоном связки ключей. Слушая, он думал и о том, что успел увидеть. На незнакомце была военная форма. Вернее, ее остатки. И от бедняги несло спекшейся кровью. Застарелой, подгнившей тканью. Сырость здесь старила вещи порядком быстрее естественного хода времени.
[indent] - Ты ранен? - косо глянув на соседа, просто спросил Исрахиль и прищурился. Глаза привыкли к темноте. И теперь профиль, что он видел, показался ему отдаленно знакомым. Миллион лиц, что ты встречаешь в жизни, - и каждое оставит свой отпечаток на памяти. Отгоняя от себя косую мысль, аль Муаммар понял, что и помочь он никак не сможет. Потому тихо вздохнул и откинул затылок на камень стены. Кого-то застрелили в конце длинного подземного коридора в этот момент.
past: Let me be your superhero call out my name The song of ice and powder beside you
present:
masked: Everybody wants to be my enemy
- Как и ты - в плену.
Дин едва заметно усмехнулся: верно подмечено, хотя этот факт и не объяснял ровным счетом ничего. И не отвечал ни на один из вопросов, зарождающихся в голове при взгляде на незнакомца. Кто такой, откуда взялся, как попал в плен, по какой причине? На французе, как про себя мысленно Дин окрестил незнакомца на время, не наблюдалось явственных повреждений или травм, и, если только те не оказались скрыты под одеждой, чего нельзя было сказать наверняка, невзирая даже на острый нюх дампира на кровь, ничто кроме чужого изможденного вида не указывало на основания для заключения пленника. Не то чтобы это было так важно, но в целом дополнило бы мрачную картину сложившегося здесь быта и дало бы краткое примечание к чужой участи. Кроме того, испытывая, в виду обстоятельств, колючее недоверие ко всему здесь происходящему, даже если новоприбывший не внушал никакой угрозы и в целом не представлял ее из себя, Дин попросту не торопился проникаться к нему сочувствием. Зачем, к кому? Будь он хоть союзник, подкидыш или будущая жертва острых клыков, не имело, в сущности, значения… От сильного желания прокусить чужую глотку приходилось стискивать челюсти.
А этот… вон он какой молодец, целехонький, не изувеченный, не убитый, губы тянет в улыбке - дурак, не знает что ли, что уже обречен на мучение и, с большой вероятность, смерть? Если не от клыков, то немецких дознаний или пули в голову.
Может все-таки сожрать его? Больше пользы. Все равно не протянет здесь дольше пары недель, может еще месяц, при более благоприятном раскладе.
- Я имел ввиду не это, - вместо того, ответил Дин, не сводя с соседа взгляда, - что ты сделал?
Немцам не нужен был веский повод, но слушая размеренный стук чужого сердца дампир ожидал ответа, который его бы устроил. И подсказал решение на вопрос, стоило ли пожертвовать возможностью набраться сил ради… кого? Незнакомец был уже совсем не жилец, или все же являлся потенциальным соратником, который мог пригодится, одно из двух. Последнее все еще останавливало дампира, а также желание хоть таким образом насолить немцам, притащившим к нему в камеру нежеланное “мясо”. Тогда как сосед и не подозревал, как мало его отделяло от невозможности встретить утро следующего дня.
- Если ты не из Бельгии, и, очевидно, не из Франции, - осмысливая чужое произношение, продолжил Дин, - то откуда?
Ротный не спешил при этом делится хоть чем-то о себе и своем нынешнем положении. Впрочем, из его внешнего вида уже можно было многое вынести. Из облика же незнакомца, Дингирмесс почерпнул слишком мало: тощий, сдержанный, с манерами не военного, но какого-нибудь аристократа и с чертами лица, присущими жителям южных земель; а этот его акцент напоминал о горячих песках и пыли, сухом ветре и звоне золотых украшений. Занятно. Дин привык доверять своей интуиции, но факты сейчас нисколько не вязались с подсознательными ощущениями, поэтому он отпустил ситуацию, лишь наблюдая, как незнакомец садится к стене.
- Ты ранен?
- Нет. - Запнувшись на секунду, Дин добавил, - уже нет. И пока что тоже нет. Но это поправимо, - криво усмехнувшись, дампир вернулся в прежнее положение, опершись лопатками о стену, и отодвинувшись от соседа так далеко, насколько это было возможно, так как не желал лишний раз испытывать свои способности по контролю над жаждой и резонно предполагал, что завтра чужая живительная кровь ему может сильнее понадобится. А сосед не выглядел способным пережить два захода.
Дин не испытывал иллюзий относительно своей участи, хоть и в могилу тоже не собирался, намереваясь продержатся так долго, чтобы дождаться возможности сбежать или внешних факторов, сменяющих расстановку сил. Немецкие же офицеры отличались своей изобретательностью, жестокостью, от них не стоило ждать милосердия или пощады, в своих стремлениях добиться ответов на вопросы они готовы были прибегнуть к самым бесчеловечным пыткам; в своем интересе к чужой природе подонки не гнушались ничем, чтобы понять как это работает. А тут — такая удача. Командир вражеских войск, не являющийся человеком. Одно это превращало допрос в исследование, а пленного в лабораторную крысу. И регенерация, в этот раз, не играла дампиру на руку, превращаясь в изощренную пытку: можно вновь и вновь причинять узнику боль и страдания, зная, что он не погибнет от них, но возможно в конце концов не выдержит и сойдет с ума, впадет в болезненное безумие, или расскажет все, что было ему известно. И разве не нечто подобное предполагал христианский ад, настоящая преисподняя, которой пугали неравдивых грешников в церкви или соборе представители одной религии, если тот подразумевал агонию в котлах снова и снова, не оставляющую на следующее утро даже шрамов на теле или на той невидимой сущности, что священнослужители звали душой. Предполагал боль, испытанную греческим Прометеем, печень которого клевал орел каждый день, тогда как ночь позволяла ранам на теле титана затянутся лишь затем, чтобы оно вновь потерпело увечья и ужасную муку на следующее же утро.
Впрочем, утро еще не настало.
- Если тебя отправят на дознание, скажи что от меня, прикончат быстро, - мрачно пошутил Дин, скосил взгляд на соседа, машинально полез ладонью к карману, прежде чем сообразил насколько это бессмысленно, и добавил- у тебя случайно сигарета не завалялась?
[icon]https://forumupload.ru/uploads/001b/ff/42/18/832337.gif[/icon]
Вы здесь » Silent Hunt » Present simple » Everybody wants to be my enemy
